class="p1">— По-моему, — ввернула Габи, — это всё, что у вас было с самого начала. Иначе бы ты давно прекратила эту связь. Я неправа?
К сожалению, Габи была права.
Права настолько, что мне захотелось ударить её за такую правоту. Отныне я пожелала, чтобы Гариеля уехала как можно скорее. Но Габи провела в Минске вместе со мной ещё целую неделю и улетела только под Новый Год, чтобы встретить его с Вовой, который уже места себе не находил после их очередной ссоры.
За эту неделю мы втроём сходили в Большой театр Беларуси. Наверное, это была первая культурная вылазка со времён, как мы с Тони переехали в Минск.
И я опять ревновала. Ревновала из-за того, что Габриеля взяла инициативу в свои руки — сама выбрала и купила билеты, сама настояла, чтобы Тони непременно выкроил время, хотя я убеждала Габи, что Тони ни за что не пойдёт. А он в итоге пошёл. Вот так, просто.
Мы гуляли по вечернему городу. Эти двое смеялись как ненормальные. Я тоже улыбалась, но думала лишь о том, что хочу уничтожить Габи. И когда она уехала, первым делом я закатила Тони скандал.
— Лиз, ты с ума сошла? — орал он на мои обвинения в заигрываниях с моей лучшей подругой. — Ты сама хотела, чтобы она приехала!
— Да, но откуда мне было знать, что ты станешь её клеить?!
— Лиз, это ни в какие ворота не лезет! Мы всего лишь принимали гостя!
— Ты так усердно её принимал, что чуть не залезл ей в лифчик!
— Прекрати пороть чушь!
— Да я своими глазами видела, что вы ржали как кони!
— А что, мне надо было ходить с кислыми щами, как ты?!
— Ах, у меня ещё кислые щи вместо лица?!
— А как ещё можно назвать твою вечную хандру?!
— Раз я такая фиговая, что ж ты со мной живёшь? Также, как с Катей — из жалости?!
— Хватит вспоминать Катю!!!
— А как я могу её не вспоминать, если она до сих пор тебе фактически жена, а я нет?!
— Мы разводимся! И ты об этом знаешь!
— Вы уже год разводитесь!!! Может, ты просто не хочешь никакого развода?!
— Ты совсем сбрендила?!.
Новый Год мы провели по разным комнатам.
Благо, в квартире их было две. В одной оставалась я с Клаусом. Во второй Тони пил виски.
Наутро, когда он страдал тяжелейшим похмельем, а я не могла спокойно смотреть на его страдания, мы помирились. И пока Тони, вымотанный и похудевший практически до голых костей, спал у меня на груди, я молилась, чтобы его бизнес рухнул. Он бы убил меня за такие послания к богу, но я ничего поделать с собой не могла. Я ругала себя и продолжала усердно молиться.
Кажется, бог не остался в стороне от такого усердия. В феврале на производстве вышли из строя сразу несколько машин. Это привело к серьёзным потерям. Тони был вынужден платить огромные штрафы, его работники устроили забастовку из-за несвоевременной выплаты зарплаты.
Теперь Тони невозможно было взглянуть без жалости. Он не ел, не спал, не разговаривал со мной, однажды наорал на Клауса из-за того, что тот скинул со стола его телефон.
Апокалипсис, который был предвещен мной ещё при первом упоминании о переезде в Минск, наконец, наступил.
До апреля Тони ещё как-то держался. Но выправить положение ему полностью не удавалось. И пришлось продать машину.
Вечером после продажи Тони пришёл домой пьяный настолько, что еле держался на ногах. Он попытался изобразить страсть, но я чувствовала лишь отторжение к нему, и никакой страсти не вышло. Тони ластился, а я отодвигалась прочь. К нам полез Клаус, и я переключилась на него.
Ночью, когда мы кое-как улеглись спать, я обнимала уже не Тони, а Клауса.
Утром я не обнаружила в доме ни одного из них.
Я обыскала все углы, все щели, все самые укромные места. Звала, звала, звала. Выла в потолок.
— Тони! Что ты с ним сделал?! — заорала я в трубку.
— С кем? — удивился Тони. — Лиз, прекрати орать, мне сейчас некогда.
— Где Клаус?!
— Я откуда знаю? Ты же с ним целыми днями обнимаешься.
— Где Клаус?! — я едва не сорвала голос, когда кричала это в уже потемневший экран смартфона — Тони скинул вызов.
Я снова взялась за поиски. Вновь всё проверила, прощупала, прорыскала. В отчаянии я бросилась на балкон, хотя уже была там и обшарила каждый сантиметр, несмотря на то, что Клаус никак не мог выскочить туда сам — дверь на балкон утром была заперта.
Но тут я заметила, что одна из центральных оконных створок неплотно прижата. В неё задувал ветер, сильный и порывистый в этот день. Если створка и была прежде распахнута полностью, её могло прибить обратно к раме ветром.
Когда я её распахнула, налетевший порыв буквально выдрал у меня из ладоней ручку. Стекло ухнулось о раму, раскрывая окно настежь. А я подошла к проёму и глянула вниз.
Клаус лежал на асфальтовой дорожке, прямо под балконом.
Не помня себя, я вылетела из квартиры, добежала до него, схватила на руки. Он ещё дышал, но слабо, и из пасти хлестала кровь.
Вся в слезах и перемазанная кровью, я принесла Клауса домой. Он умирал на моих глазах. Всё четыре лапы поломаны, между ушами — спёкшая открытая рана, обрамлённая оторванной с кожей шерстью, слипшейся в багровые липкие комья. Клауса дёргало в предсмертных конвульсиях. Я рыдала.
Рыдала и тогда, когда стихли последние признаки жизни, но я продолжала обнимать ещё тёплый серый комочек, бывшей мне единственной поддержкой здесь, моим единственным смыслом, моей единственной отдушиной.
Тони пришёл рано в тот вечер. Он застал меня на кровати с окоченевшим Клаусом. А я будто окоченела вместе с ним и не хотела больше никуда двигаться.
— Лиз…
Тони смотрел на два трупа и ничего не мог сказать.
А я сказала, каким-то не своим, потусторонним голосом, чисто механически, будто давно записанный машиной автоответчик:
— Он упал с балкона. Окно было открыто.
— Лиз…
Тони подполз ко мне на коленях.
— Ты курил утром на балконе? — спросила я без всякой интонации, лёжа с открытыми глазами.
— Да, — ответил Тони. — Но я не видел, как он выскочил… Я…
— Ты не закрыл окно.
— Лиз, я не знал. Я… я просто спешил. Может, и правда не успел закрыть…
— Ты убил его.
— Нет, Лиз. Нет. Я… я не мог…
— Ты убил его!!! — заорала я изо всех сил.
Я бросилась на Тони. Била его, продолжая кричать, душимая слезами,
